Поэмы

Часть 1. Сидящий в каюте и разговор с командой«

Корабль уходил от материка,
за милей глотая милю,
и братство хвоста и плавника
шло у него под килем.
Венчая все это, угрюмый, как тролль,
стерегущий свое богатство,
сидел капитан – одноногий король
своего безногого царства.

Там капитан сидел в темноте,
глядя в слепое оконце,
сжав кулаки так, что из-под ногтей,
казалось, выступит солнце.
И голос, знакомый до тошноты,
ждал от него ответа:
– Какое из царств выберешь ты?
Небесное или это?

– Это!..
А голос остался врагом
и молча ушел в опалу.
А капитан, деревянной ногой
стуча, поднялся на палубу.
Как падший ангел, который свой нимб
сменил на величие ада,
стоял капитан, а перед ним
стояла его команда.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Люди! Вы ведь всегда правы́
и на каждом углу об этом трезвоните,
а что будете делать вы,
увидев кита на горизонте?
А из толпы до него долетал
шепот, тонкий, как женский волос:
– Когда мы видим кита,
мы подаем голос.

– Хорошо!..
Капитан входил в азарт,
по телу текла блаженная сладость,
и в полуприкрытых его глазах
сверкнула на миг безумная радость.
Голос стучался в низкие лбы
и бился, как тело в агонии:
– Какую песню споете вы,
когда поплывете за ним в погоню?
А люди начали тоже смелеть,
и хор прокуренный и пропитый
ответил:
– Тогда мы будем петь:
«Разбитый вельбот – или кит убитый»!

И радостью разорвало рот.
Капитану вторило верное эхо.
И думал стоящий напротив сброд
о том, что дороже этого смеха
во всей Вселенной нет ничего,
а смех покатился по палубе гулкой,
и каждый тайком отрывал от него
кусок, как от свежеиспеченной булки.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сбежавший на волю безумный восторг
в бездонных карманах курток матросских
исчез, и смеха голый остов
замертво рухнул на мокрые доски.
Отбросив в сторону ненужный труп
живой ноги движеньем бешеным,
капитан продолжил игру,
в которой победителей вешают.

Он поднимал кожу над лицом
и показывал мозга страшные таинства,
как будто голова его была терновым венцом,
а он хотел от нее избавиться.
Он говорил, что цель свята,
чтобы и юнга, и кормчий,
если увидят белого кита,
кричали в два раза громче.

Бескорыстных кормил словами он,
а для тех, что над золотом плачут,
шестнадцатидолларовый эквадорский дублон
гвоздем прибивал к грот-мачте.
Дрожал корабль под деревянною пятой,
разрывая пространство стонами,
и трюмы наполнялись бедой,
как водою через кингстоны.

Часть 3. Мальчики-мореплаватели, Капитан и Белый Кит

Вы, мальчики, морем бредящие,
мнящие себя хотя бы юнгами,
распятые в полосатом вретище
между северами и югами.

Безучастные к труду и учению,
света четыре части нетленных
их разрывают, как кочевники
разрывали конями военнопленных.

В какое время – зимой или осенью,
с Востока или с Запада шествует,
в закрытые двери стучится, просится
дух божественного сумасшествия.

И по утрам города бездонные
покидают детские тени призрачные
с ослепшими глазами бессонными
от яркого света мечты несбыточной.

И их, ждущих славы и почестей,
с руками, еще помнящими кукол,
причастят солониной испорченной
и напоят водою тухлой.

И как исстрадаются их души нежные,
какие ждут их мучения адские,
когда паруса белоснежные
станут работорговые и пиратские.

И мальчик один, который смелее
и злее прочих, стоящих рядами,
найдет для себя новое племя
и пойдет сражаться с китами.

Не до первой крови, а до самой смерти,
не до доли ушибленных переносиц –
он выходил, как когда-то к змею
выходил Георгий Победоносец.

А киты тоже правила знали,
и, видно, так было угодно Богу –
человек ударил кита сталью,
а кит откусил человеку ногу.

На войне бывает всякое дело,
но от той странности некуда деться,
что этот кит был снежно-белый,
как паруса из его детства.

И с этой минуты калека-мальчик
с той же страстью, с которой некогда
любил, теперь ненавидеть начал
белый цвет молока и снега.

Отныне он не находил себе места,
и, будто муку чувствуя заново,
шарахался от платья невесты
и от погребального савана.

Его руки больше не знали мела
и никогда не марали бумагу,
но он не пил до горячки белой
и не поднимал белого флага.

Он вырос и даже стал капитаном,
но каждый раз, когда под утро
покрывалось море белым туманом,
он спускался к себе в каюту.

Однажды, когда он взял помазок,
зеркало, насмешливое и злое,
вдруг отразило его висок,
покрытый мертвенной белизною.

И бритва выпала из руки,
а капитану привиделось явно,
как будто в зеркале Белый Кит
смеялся над ногой деревянной.

И, сидя после в таверне тесной,
катая по столу хлебный шарик,
решил капитан, что мало места
для них двоих на земном шаре,

что лишь тогда обретет он покой
и выплюнет остатки отравы,
когда поднимется радугой
над белой тушей фонтан кровавый.

И, выйдя на воздух, чтоб не угореть,
он понял, что выхода нету:
когда Магомет не идет к горе –
гора сама идет к Магомету.

И, просыпаясь, калека кричал
и рвал простыню в темноте,
когда приходил к нему по ночам
всадник на Белом Ките.

В разгоряченное горло – глоток,
рукою – по волосам.
Не знал капитан, что этот седок –
не кто иной как он сам.

Что в дебрях экваториальных вод,
вдалеке от милой земли
обнимет старое горло его
крепкий пеньковый линь.

Что не вернется домой беглец,
скитавшийся столько лет,
а по волнам поплывет мертвец,
под мертвецом – Кит Блед.